Философия П. А. Флоренского

Синтетическая личность — богослов, философ, ученый, теоретик искусства, практик электростанций. По многогранности своей деятельности он приближается к титанам Возрождения.

Огромное значение для религиозно-философской жизни начала XX в. имела работа Флоренского «Столп и утверждение истины» (1914).

Основываясь на мысли, что «вера есть источник высшего разумения», он от формулы Ансельма Кентерберийского «верю, чтобы понять» переходит к формуле «понимаю, чтобы верить».

Необходимость признания абсолютного начала (о чем писал В. С. Соловьев) приводит Флоренского к догмату Святой Троицы, который постигается выхождением «Я» из себя, в «не-Я», в другого, что есть начальный акт любви.

Полное осуществление Святой Троицы в мире будет лишь в конце Истории, тогда спасется «Богосознание», образ Божий и погибнет «самосознание», «самость», «душа».

Такова православная теодицея Флоренского.

Ответы на главные вопросы Флоренский находит в мистике. Однако он противопоставляет мистике «живота» в оргиастических культах сектантства и мистике «головы» у теософов мистику средоточения человеческого существа, «сердца», которая открывает доступ благодати в человека.

Это мистика целомудрия и чистоты. Последняя цель подвига — «достигнуть нетления и обожения духа через стяжание Духа», что будет достижением Троицы и Истины.

Развивая учение Владимира Соловьева о Софии, Павел Флоренский утверждал, что значение Софии многообразно: от совокупности «образов идеальной личности твари» до Богородицы. Связь представления о Софии с центральной для русской философии идеей соборности раскрыл Евгений Николаевич Трубецкой (1863—1920).

Учение о Софии, развитое русскими религиозными философами XX в., корреллирует с духом коллективизма, который пропагандировался в то же время в атеистическом СССР.

Е. Н. Трубецкой ответил на Первую мировую войну и русскую революцию тремя очерками о русской иконе («Умозрение в красках», 1915; «Два мира в древнерусской иконописи», 1916; «Россия в ее иконе», 1917) и затем трактатом «Смысл жизни» (1918).

В период насилия он напомнил о величии прекрасного идеала. Можно считать, что ответ неадекватен: война продолжалась и революция состоялась.

Однако ответ был адекватен духовно. Произведения культуры не могут нейтрализовать социальных тенденций, но они сами по себе вечные духовные достижения и напоминают о духовном синтезе в эпоху распада. Е. Н. Трубецкой показал, что делать в годину скорби: вспоминать о великом прошлом и учиться у него жить.

Может показаться странным, что русская философия, религиозная по преимуществу, после 1917 г. становится атеистической. Это только отчасти так, и то под идеологическим прессом власти.

Философы, которые не находились на поверхности, такие как Михаил Михайлович Бахтин, Алексей Федорович Лосев (1893—1988), Сергей Сергеевич Аверинцев (1937—2004), оставались, хотя это не столь заметно, как в отношении философов конца XIX — начала XX в., религиозными философами.

Вадим Кожинов выделяет две духовные точки притяжения в Советском Союзе — А. Ф. Лосева и М. М. Бахтина. Следует назвать и сотрудников Института философии: Э. В. Ильенкова (1924—1979), А. А. Зиновьева, А. С. Панарина, которые находились на уровне задач, встававших перед философией и жизнью.

Александр Александрович Зиновьев (1922—2006), логик и философ по образованию, писал сатирические заметки о советской действительности, которые опубликовал на Западе под названием «Зияющие высоты» (1976), за что был выслан за границу.

Там он продолжил анализ советской действительности и написал книгу «Коммунизм как реальность» (1980), в которой сформулировал различие между идеологией, философией и наукой и так называемые законы коммуналъности.

Сам он в своем творчестве синтезировал различные отрасли культуры. Зиновьев — создатель нового вида романа, социологического, в котором соединяются гуманитарная наука и искусство.

На рубеже веков Зиновьев с обескураживающей прямотой раскрыл суть эпохи, которую мы переживаем.

Александр Сергеевич Панарин (1940—2003) разоблачил однополюсный вариант глобализации, который ведет от шпенглеровского «заката Европы» к «закату мира».

Как указывается в сборнике «Восточно-христианская цивилизация и проблемы межрегионального взаимодействия», посвященном памяти Панарина, «по глубине и оригинальности суждений его можно приравнять к Данилевскому и Леонтьеву, по эрудиции и страстному полемическому накалу — к вождю славянофилов Хомякову».

В русской религиозной философии всегда была сильна мистическая струя, как мы видели выше у С. Н. Булгакова и Н. А. Бердяева.

Это мистика в литературе серебряного века (у символистов с их увлечением теософией и антропософией) и, наконец, мистика, победившая художественную литературу, — у сына Леонида Андреева Даниила в его «Розе мира» (опубликована в 1991).